"Уходи... чудовище... убийца... виновен", - едва различимый шепот, несмолкающий ни на секунду. Каждодневная пытка. От себя не спрячешься, как не пытайся, а озлобленный, низкий голос так походил на совесть, о которой когда-то рассказывала кормилица сестры и в которую Лонгрен не верил ни тогда, ни сейчас. Может, зря? Глупая шутка слишком живого воображения, не иначе... Шепот донимал, выворачивал на изнанку, обнажая если не ребра адмирала, то худшие стороны его натуры, - только срываясь на крик, он не слышал голоса в своей голове...

Это началось пару недель назад приступами головной боли и сонливости, к которым герцог Марредский не был никогда склонен. Но все случается впервые, - Лонгрен стоически переносил капризы своего тела, и не думая менять привычный распорядок жизни. А вот к внезапным вспышкам раздражения окружение Сокола давно уже привыкло, да и случались они не часто и исключительно по делу. Переутомился капитан, тем паче родных берегов "Жаворонок" не видел уже без малого три месяца. Тут у любого начнет планка съезжать, даже если не считать недавнего побоища.
Дело было без малого неделю назад, когда шхуна Аэлнесса, взявшая курс на Дифрифол, наткнулась на пиратскую бригантину, шедшую параллельным курсом. Не нужно быть гением, чтобы сделать выводы о цели вояжа судна под черными парусами, а потому даже последний юнга понимаю, какой следует ожидать приказ. Разница между шхуной и бригантиной не так уж и велика, скажет вам любая сухопутная крыса. На самом же деле между этими судами лежит если не пропасть, то хребет из разбитых мачт и измочаленных в щепы бушпритов. Шхуна быстрее и легче, а свою абордажную команду Лонгрен муштровал годами, отбирая только лучших. Вот только к бригантине, ощетинившейся при появлении знамени с кашалотом двадцаткой "скорпионов" и корабельных баллист, надо еще подобраться... Но Алдор в тот день благосклонно смотрел на защитников герцогства, а Ланедхет милостив к тому, кто носил его знак на своем теле. Победа далась тяжело, и вражеская бригантина навсегда исчезла в ненасытной утробе лазоревого дракона вместе с немногими уцелевшими на борту разбойниками. Туда и дорога! Команда "Жаворонка" зализывала раны и похвалялась друг перед другом небогатыми трофеями, какие успели прихватить до того, как драконья пасть поглотила корабль пиратов.
С того дня и начали мучить герцога мигрени, гневливость и странные голоса. Какое-то время Аэлнесс игнорировал их, затем решил, что команда злословит за спиной своего адмирала, отчего едва не отправил первого помощника в незабываемый вояж по вотчине Ланедхеда. А после этого инцидента и вовсе заперся в каюте, чтобы было решительно не похоже на деятельного, всегда вникавшего в жизнь корабля Лонгрена. Тогда-то команда и решила, что с повелителем Марреда что-то неладно...

Лонгрен рассеянно крутил в пальцах свою находку: истончившуюся от времени серебряную монету с порубленным, сплющенным гуртом и до такой степени истершимся реверсом, что герб, изображенный на нем, опознать было совершенно невозможно. На аверсе же еще можно было рассмотреть затертую пятерку в сени то ли листьев, то ли затейливого орнамента. По центру в монете шилом было пробито отверстие, в которую вдевался кожаный, задубевший от морской соли шнурок для ношения монеты на шее. Сокол снял древность с тела убитого им шкипера. Губы мертвеца в этот момент как будто искривились в зловещей ухмылке... Показалось, не иначе. Мужчина занес руку, чтобы выбросить трофей, но головная боль усилилась в разы, а в голоса в голове зазвучали хоралами, едва не оглушая мужчину. Рука сама собой опустила монету в карман. Не было никаких сил противостоять голосу, донимавшему каждую секунду существования Лонгрена. И даже объятия Стефани не помогали отвлечься от звучащего набатом где-то в сознании "убийца... чудовище... умри... или убей... ничтожество"...
- Нет! - бессильный крик, едва ли принесший облегчение. В висках пульсировала кровь, глаза застилала пелена и мужчина чувствовал почти физическую потребность причинить кому-то боль. Почувствовать запах и вкус крови. Пальцы мелко-мелко тряслись, а дыхание сбилось. - Это не я... не я...
Уже тише. Сопротивляться голосам было сложно. Сложнее, чем делать то, для чего был рожден, - убивать.