Весна на Марреде цвела свинцом и солью. Если Ломхар уже складывал в закрома урожаи озимых, а Дифрифол уже давно принимал суда, вернувшиеся из торговых рейдов, Марред смотрел за горизонт со стойкостью и спокойствием умудренного веками старца, знающего, что время не ждет никого, но и спешить оно не станет. По горло укутанный одеялом из облаков, он много чаще, нежели зимой, позволял солнцу взглянуть на свое обветренное лицо, изрезанное шрамами бухт и гаваней, бурлящих словно море в минуту шторма. Очнувшиеся от непродолжительной зимней спячки - периода сонной тишины, когда непростая жизнь морских волков позволяет им перевести дух и подготовиться к новым испытаниям - моряки готовили свои суда к дальним рейдам под громкие выкрики капитанов, торговцев и чаек. Птицы, раздувшиеся от важности из-за того, что этот месяц был назван в их честь, крутились над берегом белохвостыми стаями, сотней крыльев разгоняя скопившиеся над островом облака. 
Для того, кто впервые попал на острова, их суровая красота была непонятна и чужда - насколько чуждо море любому, всю жизнь проведшему на суше. Но все равно она очаровывает, исподволь находя дорогу к сердцу путника, будь он знатного или простого происхождения - так вода точит камень, прокладывая дорогу там, где помимо нее способен пройти лишь ветер. На Марреде они властвуют вместе: одна, охлаждает ум, другой освобождает его от бремени мыслей.
Для тех же, кто возвращается на родные берега после многих лет странствий, они играют сотней красок, видимых лишь привычному глазу. Бледная сталь небес, червленая солнцем, куполом укрывает камень, прорезанный прожилками берущей свое зелени, и топит края в холодной дымке горизонта, отделяющей небо от глубокой синевы океана.
Вдохнув полной грудью, Якоб впустил в себя все это, позволяя соли соскрести тяжелую пыль континента, въевшуюся за время странствий не только в одежду, но даже в саму душу. Верно говорят осевшие у каминов старики: сколь прелестны ни были бы дальние края, родной дом всегда будет прекрасней их всех. И хотя он провел на островах уже несколько дней, сердце графа все еще замирало при виде их строгой красоты. 

- Ваше Сиятельство! С возвращением. Не хотите рыбки? Свежая, только с моря привезли.
- Благодарю, Мелисса, не стоит, - при виде пожилой торговки на губах Якоба заиграла теплая, искренняя улыбка, - Я знаю, что вы и так отправили часть улова в замок, ни к чему вам тратиться еще больше, - оглядевшись, юноша нахмурился, - а где же ваш сын? Раньше он всегда помогал вам довезти товар до рынка.
- Ааа, вы ж не знаете, - в голосе старухи зазвучала гордость, - Бобби теперь моряк - вот уже год тому как. Мне теперь помогает Агата, но сегодня она занята с малышами. Еще зимой у них родилась двойня, представляете? Бедная девчушка - по уши в делах.
- А отец, небось, тот молодой рыбак?
- Саймон, верно. В прошлом году они сыграли свадьбу, лишь только отец ее дал на то согласие.
- Немало я пропустил, - с улыбкой вздохнул граф.
- И то верно, - в глазах, обрамленных сеткой морщин, мелькнул лукавый огонек, - Но теперь вы вернулись.
- Вернулся, - мягко подтвердил Якоб, - быть может вам помочь? До рыночной площади еще не близко.
- Ох, умоляю вас, - Мелисса рассмеялась, - я польщена, Ваше Сиятельство, но еще не так стара, чтобы принимать чью-либо помощь. Пожалейте мою гордость, ступайте.
- Хорошо, - учтиво поклонившись торговке, Якоб направился дальше к центру города, - передавайте Агате мои поздравления.
- Всенепременно, Ваше Сиятельство. Доброго вам дня.

Город бурлил и кипел, и чем ближе к рыночной площади, тем живее становились голоса, метавшиеся от стены к стене. Живой гул и гвалт торгового дня на Марреде сложно было сравнить с тем хаосом, что творился в более крупных городах континента, но, совсем недавно покинувший его душную хватку, Якоб был только рад этому. Отвечая на искренние приветствия и перебрасываясь парой слов со знакомыми моряками и жителями, граф неспешно продвигался к центру. У его прогулки не было особой цели, помимо желания в полной мере ощутить факт своего возвращения. Однако у судьбы на нее явно были свои планы.

Еще до того, как он поравнялся с крайними прилавками, Якоб услышал гул возбужденных голосов. Это было свойственно площади в разгар торгового дня, если бы не странное беспокойство, ясно читавшееся в общем гвалте. Немного ускорив шаг, граф вскоре увидел собравшуюся в центре рынка толпу - в нее, словно реки в море, вливалось все больше собравшихся для торга людей. Вне всяких сомнений, происходило нечто необычное, потому что даже продавцы, стоящие у своих прилавков, с любопытством тянули шеи в ту сторону, стараясь заглянуть поверх плеч и голов. Уловив наконец в потоке речи отдельные слова, граф невольно насторожился, потому что среди них он отчетливо разобрал имя брата.
Тут с другой стороны площади раздался крик, перекрывший голоса и заставивший их ненадолго умолкнуть, и сердце у Якоба на мгновение остановилось, потому что в голосе кричавшего явственно звучал страх. Застыв, толпа всколыхнулась и придвинулась еще ближе, загомонив с удвоенным усердием. Наконец достигнув ее края, граф начал прокладывать себе путь вперед, молясь богам, чтобы его тревоги оказались напрасны.

Люди оборачивались, и раздражение на их лицах быстро сменялось почтением и тем, что Якоб очень старался не распознать, как страх. Они отступали в сторону, открывая перед графом путь к небольшой площадке, очищенной от прилавков: на ней в окружении своих людей стоял Лонгрен, и его лицо было мрачнее неба в сезон штормов. Граф уже почти достиг первых рядов, когда в поле его зрения появились гвардейцы, ведущие сквозь толпу троих - не требовалось особой сноровки, чтобы распознать в них моряков. Последним вели отчаянно упиравшегося юношу - почти мальчишку - в котором Якоб с ужасом узнал сына Мелиссы. Во взгляде Роберта был звериный ужас, но лица тех, кого вели перед ним, пугали едва ли не больше. На них царило отчаянное смирение висельника, смешанное с глубоко спрятанным презрением - сейчас, когда их жизнь стояла на самой грани, оно рвалось наружу, до краев заливая глаза толстой маслянистой пленкой.
- Лонгрен! - Якоб попытался докричаться до брата, но его голос утонул в гуле толпы. Сжав зубы, он удвоил усилия, пытаясь добраться до Лонгрена прежде, чем произойдет... Он не знал еще, что должно было произойти, но на сердце его с каждым мигом становилось все тревожнее.

Отредактировано Якоб Аэлнесс (2014-09-25 11:52:42)

Звук зычного голоса Лонгрена, привыкшего отдавать команды, эхом отдался в ушах графа. Смерть. Пораженный услышанным, Якоб на мгновение замер, неверяще глядя на суровое лицо брата. Смерть? Неужто такими средствами будущий герцог решил навсегда положить конец вечной войне? Смерть! Как будто ее и без того мало в этом мире!
- Пропустите, - что-то в голосе Якоба заставило последних людей, стоящих между ним и площадью, отшатнуться в сторону. Чувствуя на себя десятки недоуменных и любопытных взглядов, из которых так легко было выделить три, граф быстрым шагом преодолел оставшееся расстояние. Песок, ветром нанесенный на камень брусчатки с близкого побережья, скрипел под сапогами, и звук его был грозным и ехидным. Так скрипела веревка, на которой некогда вешали непокорных – Якоб еще помнил день первой казни, которую он увидел в своей жизни. Помнил жадные лица толпы и скорбный вопль матери, плачем чайки пронесшийся над площадью, когда приговор был приведен в исполнение.
Он мечтал никогда не видеть этого.
Он не хотел видеть это снова.
Песку не идет красный. Песок слишком жадно его сжирает, как будто это единственная еда, которая приходится ему по вкусу больше соленой воды.
Нет.

- Что ты творишь?
Якоб опередил гвардейца, намеревавшегося подать Лонгрену топор. Сжав локоть брата, граф заставил его взглянуть себе в глаза – обычно спокойные и светлые, сейчас они потемнели и смотрели с той же жестокой холодностью, которая царила в их точном отражении. На мгновение толпа увидела, как все же похожи братья: выдубленные ветром и жизнью сыновья Пармиса. Вот только каждого судьба кроила по-своему.
- Что ты творишь?
Тихие слова тяжело срывались с губ графа, пропитанные сдерживаемой яростью и недоумением. Где-то позади раздались редкие, неуверенные смешки – должно быть кто-то в толпе подумал, что младший хочет потребовать себе право приведения приговора в исполнение. Да так и не смог понять: смешно это или нет.
- Это наши люди, Лонгрен. Один из них – всего лишь ребенок, - Якоб не мог подобрать слов, потому что никогда не думал, что ему придется объяснять подобное. По его лицу скользнула гримаса отчаяния, боли и презрения, - И ты говоришь им: смерть? – голос Якоба сорвался, - С каких пор это стало лучшим решением?

Как можно увидеть время? Оно незримо и неуловимо, оно пожирает нас, пока мы спим, и исчезает, стоит нам только проснуться. Каждый раз, открывая глаза, мы оказываемся чуть ниже по его течению: понемногу, шаг за шагом, оно увлекает нас прочь. Время - идеальный убийца. И хотя никому не под силам его остановить, увидеть его все-таки возможно.
Сейчас Якоб видел время в застывшем и ожесточившемся лице брата. В глазах, залитых сталью. В суровых складках, нарисовавших на некогда гладкой коже карту пройденного Лонгреном пути - в ней можно было найти и наметки будущего маршрута. Пожалуй, именно они испугали Якоба больше всего.
Сколько прошло лет? Хотя нет, это не важно. Не само время, а то, что успело за него случится.
Якоб помнил Лонгрена другим, он помнил его живым, очарованным морем странником, за которым хотелось идти следом - но которого почти никогда не удавалось догнать. Но теперь за спиной брата было не чистое небо и белый парус - все заволок дым и огонь. И Якоб не мог не задаться вопросом: а что Лонгрен видел позади него самого?
Стиснув зубы, граф отступил в сторону, остановив призванного братом гвардейца коротким движением руки. Он не хотел устраивать сцену, не хотел демонстрировать поданным разлад в семье Аэлнессов - хотел просто спросить. Пожалуй, это действительно был глупый поступок. Право на подобную наивность было утрачено ими еще в далеком, почти забытом детстве. Все, что теперь оставалось Якобу - это стоять в окружении гвардейцев и смотреть, как Лонгрен приводит в исполнение приговор.
И пока головы валились на помост, как дешевая, испорченная капуста, пока женщины отворачивались, а детям закрывали глаза, его лицо оставалось неподвижным. Только напрягшиеся скулы казались еще острее, чем обычно, да во взгляде отражался блеск взлетающего и вновь опускающегося топора.
Тот же взгляд - спокойный и холодный - был ответом на раздражение брата. И хотя перчатка, обтягивающая ладонь, скрипнула от того, с какой силой Якоб стиснул кулак, все эмоции остались зажаты в нем и не затронули лица.
Ты ведь этого от меня хотел? Ведь все хотят этого от меня - от нас. Мы должны быть чудовищами, каменными истуканами, людьми без чувств и эмоций, которые всегда примут правильное решение, и которых всегда можно будет обвинить, если решение окажется не верным. Что ты еще мне расскажешь, брат? Что они этого заслужили? Что не достойны прощения? Что эта дешевая сцена действительно была необходима? Смотри, твои парни сейчас засыпают опилками следы крови, а люди все равно не ставят туда прилавки. И туда тоже посмотри - ее уводят прочь, а на земле валяется только этим утром пойманная рыба. Почему же ты не смотришь, брат? Или с нее ты тоже снимешь голову? Сколько ударов потребуется, чтобы решить все проблемы, сколько опилок - и сколько останется после этого людей? А сколько из них - в живых? А сколько - на нашей стороне? На стороне хозяев этой земли, которую ты так благородно поишь детской кровью.
Кулак сжался еще сильнее. Заложив руки за спину, граф поднял голову и прямо взглянул в глаза брата. Да, Лонгрен мог считать это вызовом.
- Покажи.
И в словах - тоже вызов, который Якоб так и не успел - а может не захотел - скрыть.
Ты прошел через многое и забыл, что у тебя есть брат которому ты когда-то мог доверить и довериться. Ну что же, хорошо, потакай своей глупой гордости, непризнанный и непонятый герой островов. Быть может ты сможешь пройти через это один. А может быть все-таки найдешь в себе силы вспомнить, что помимо врагов и поданных вокруг тебя есть и другие люди. И единственное, что я могу сделать, чтобы помочь тебе в этом - единственное, на что я способен после того, что ты устроил здесь - недопустимо в присутствии всех этих людей.
Так что - да, покажи мне. Брат.

Ветер привычно дул в лицо, но теперь он пах не солью, а гарью. Картина из-за спины Лонгрена раздвинулась, окутала черными крыльями горизонт, как-будто у маркиза была власть изменять пространство и вплетать в ткань реальности свои кошмары.
Но кошмары не приходят из пустоты. Страхи не рождаются из небытия. Они встают из пепла того, что когда-то сгорело в наших душах, и потому имеют над нами такую власть.
Сейчас в лицо Якобу усмехалось пепелище того, что породило чудовищ его брата, что сделало чудовища из его брата. Пепелище, созданное чудовищами. Хотя нет, какие в бездну чудовища. Люди. Простые люди, обуреваемые собственными страхами, стоящие на собственных пепелищах - только люди способны на подобное. Только из людей получаются самые страшные чудовища.
Он не выдержал, и отвернулся, прикрыв нос ладонью. Безрезультатно: запах пропитывал кожу, забирался в поры, лез внутрь и пускал под нёбом кольца дыма. Этот дым застилал глаза и в нем проступали очертания картины, которую граф так старательно не хотел видеть.
Покореженные, заляпанные жирной гарью скелеты домов припали к земле коршунами, ехидно корчащими из себя наседок. Якобу не надо было гадать, что за птенцы прятались под их костлявыми крыльями: мертвые птенцы, птенцы, которые никогда не смогут расправить крылья и взлететь. Гнилые, черствые, иссушенные, как старый пергамент, они покинут свои гнезда в желудках непритязательных чаек, которые уже оплакали их и теперь брали свою плату тем единственным, что эти люди могли им отдать.

- Это все равно не выход.
Медленно расправив плечи, теперь Якоб сидел в седле ровно, но смотрел он все равно в другую сторону. Не на залитый кровью пляж. Не на ослепленного кровью брата.
Когда-то они шли одной дорогой, но в один момент поток разделился, и время растащило их по разные стороны. И Якоб хотел - как бы он хотел! - напоить Лонгрена той водой, которая была его наставницей в минувшие годы. Эта вода не пахла ни кровью, ни верностью, она учила смотреть на вещи трезво и принимать те решения, которые должны быть приняты. А не те, которые так хочется принять.
Потому что я вижу не то, что привело к тем твоим поступкам, брат. Я вижу, к чему приведут они.
А ты это видишь?
- Сегодня ты убил троих из них. И может быть найдется тот, за кого захотят отомстить.
Слова застревали в горле, но Якоб упорно выталкивал их наружу. Все в пасть к Ланедхету, все. Это должно быть сказано, потому что никто, черт подери, не скажет тебе этого кроме меня. Пусть лучше ты считаешь меня врагом, но хотя бы этот враг будет говорить тебе правду.
Якоб перевел взгляд на брата, и на секунду в серых глазах отразилась горькая усмешка палача.
- Как думаешь, которую из деревень они выберут на этот раз, чтобы вернуть долг тебе, хозяину этой земли?

Отредактировано Якоб Аэлнесс (2014-11-11 01:45:10)