В темноте и грязи ночной столицы не было правды. Возможно, красота, или то, что многие поэты склонны называть видимой красотой, царствовала тут лишь в дневное время суток, когда многие честные горожане готовы блистать новыми платьями и украшениями, добротой помыслов и строгой моралью. Выходит, дня как такового в Нижнем Городе никогда не было. Солнце не всходило над чернью, что насыщала город, по мнению честного люда, одними лишь болезнями да кражами. Конечно, это было не так, хотя бедняков и служителей нечестных профессий побаивались, не желая оставаться с ними надолго в зловонных переулках близ южной стены блистательного Палаара.
Здесь, в доме с раскрашенными вручную окошками, постоянно горел свет. Чтобы скрыть чужие помыслы, свечи в стенах этого храма покрывали красными колпаками — подобный цвет определял одну из древнейших профессий. И в эту тревожную летнюю ночь многие пришли на огонек, чтобы не оставаться с многочисленными и довольно-таки неожиданными для этого времени года сквозняками один на один.
В нижней комнате, где встречали гостей выпивкой, танцами и едой, сегодня мало кто веселился; уморенные алкоголем гости разбрелись по спальням, где и предстояло немало потрудиться, сделать над собой усилие, чтобы оправдать вложенные медяки.
Сюда, немного поколебавшись, влетела младшая дочь мастера Штольца. Ее застали в доме отца, откуда родители поспешно съезжали, выбрав себе для остатка дней жалкую лачугу в предместьях, подальше от посторонних глаз.
Полная молодая женщина немало удивилась, когда на пороге краплачного дома появился кто-то. Даже не так: сюда вообще предпочитали не соваться без основательной причины, а ночью… В детстве дочь Штольца слышала немыслимые байки о своем отце, однако невозмутимость так и не помогла ей справиться с лишениями и позором, какие привносили в ее жизнь происхождение — дурная наследственность. Все ее дети были обречены на то же. Чтобы не терять времени и не привлекать внимания случайных прохожих, женщина повела незваных гостей туда, где нынче находился ее отец. Дочка Штольца указала слуге и его нанимателю на приотворенную дверь, где свет разливался ярче и не был таким интимным.
— Вот енто уже ваша беда, милорд! — выдавила она и направилась к дверям, чтобы закончить последние приготовления к переезду. Из комнаты, где горел свет, слышалось возбужденное обсуждение.
— Жадная шавка! — проскрипел Файт Штольц и забрал у жадной мамки горку медяков. Изергиль готова была клюнуть этого мерзавца своим острым носом, только вот боялась, что подцепит от душегубца какую-нибудь заразу. С этими палачами даже боги не разберутся! Да и издавна было положено не трогать господ черных одеждах, чтобы избежать неудачи.
— Когда будешь иметь с ней дело, не скупись на крепкие словечки, мальчишка! — прикрикнул Штольц. Лицо старика пылало от выпитого вина и триумфа состоявшейся казни. Такое событие! Сейчас все они — сам Файт, бордельмаман Изергиль, золотарь Ешко и, вероятно, сменщик нынешнего палача — обсуждали, что ждет Нижний Город в обозримом будущем. В грязных руках этих людей содержалась, пусть и ничтожная, но власть. И они чувствовали себя ничем не хуже монарших особ, заседая в доме терпимости за скудным столом с кислыми пивом. Ешко дремал и, периодически пробуждаясь, вздрагивал, а затем медленно опускал подбородок на грудь, из беззубого рта свисала нитка слюны. Изергиль, напротив, держалась уверенно и была трезва как никогда, ловко подсчитывая доходы. Ее девочки в эти месяцы потрудились на славу, но многое может измениться, если этот Штольц внезапно решит перевернуть все с ног на голову, как не раз делал прежде. Ее седые волосы были скрыты под красным чепцом, а глубокое декольте открывало впадину между обвисшими грудями. Лицо старухи, щедро присыпанное румянами, представлялось непроницаемым в ярких отблесках свечей.
Над столом, за которым собралась вся компания нечестивцев, высились бутылки из запасов дома терпимости, кружки и тарелки, на которые были вывалены остывшие комья каши и куски мяса — праздничный ужин, ставший раздольем для назойливых мух. Самым интересным здесь являлись аккуратные столбики монет — тривиальная дележка нажитого за долгое время, которой руководил Файт Штольц, сухой, но крепкий старик с ежиком седых волос и хищной улыбкой.
Радомир все то время, что мастера цехов проводили в насыщенных обращениями беседах, сидел в углу у двери. На полу перед ним находилась кружка с выпитым наполовину пивом. Вот только не было в душе мужчины той радости, что должно было принести «долгожданное» вступление в должность. Будь его воля, наверняка, он остался бы чистить тюремные отстойники, расплачиваясь тем самым за смерть жены, не стал бы сносить головы противников монарха, как сегодня. Кобольд так глубоко ушел в собственные переживания, что речь подельников сделалась для его разума беспорядочным мушиным жужжанием, незначительной декорацией, потому он почти моментально отреагировал на незнакомый голос, который буквально привнес в происходящее что-то новенькое.
Бывший капитан хмуро повернулся на звук и посмотрел в щель приоткрытой двери. К выходу направилась круглая фигура дочери Штольца, но она же привела в дом Изергиль еще кого-то, и эти кто-то явно направились сюда, к собранию мастеров. Чтобы не отвлекать учителя от ожесточенного спора с мамкой, Радомир быстро поднялся и возник уже у двери.
— Что надо? Они, того, немного заняты. — Люди, представшие перед его взором, вряд ли походили на завсегдатаев борделя.
Отредактировано Радомир Кобольд (2014-09-14 21:38:45)
