при участии Шаэрета Арнвейла

Это почти вечер третьего дня. Так похожего на второй, на первый. Все одинаково в пути, в лесу, пейзаж в котором почти не меняется. Все дни - с полным изматыванием себя, в попытке уйти дальше и прийти скорее. Короткие разговоры в шаге, и чуть длиннее вечерами. Попытки узнать больше у Шаэрета и попытки больше вспомнить, понять и осознать, как так вышло.

Это почти вечер третьего дня. И Авинел мастерски научился делать вид, что все в порядке. Он даже почти не думает. Пока идет. Стоит остановиться хоть на минуту, и вот все мысли возвращаются. Поэтому иногда идя, он начинает чуть ускорять шаг, когда чувствует, как собственные думы его нагоняют; или же он сразу заводит разговор, совершенно отвлеченный, что-то о погоде или дороге. Он уже даже привык ко всему этому, даже к Морталаду, более того, он даже стал считать его вполне живым, а, значит, и собеседником. Уже даже не странно было спрашивать его мнение или выслушивать предложения. Но ночью он все равно не чувствовал себя в безопасности. Просыпаясь от каждого шороха и ища подвох в каждой тени, он не высыпался. Но значения это, кажется, не имело вовсе. Вернее, он бы хотел, чтобы не имело.

В отличии от него, Шаэрет кажется, даже подуспокоился немного, когда не обнаружил преследования ни в один из этих дней. Хотя, спал он так же тревожно, и частенько от Авинеловых движений просыпался, но не испытывал от этого факта абсолютно никакого раздражения, даже наоборот, он был очень к нему снисходителен, и всегда был готов успокоить, как ребенка, которому приснился кошмар. В иной бы ситуации, это могло бы даже вызвать у некроманта улыбку, если бы все это не было настолько серьезно; с иным бы эльфом, это могло бы вызвать даже раздражение, если бы он не выхаживал его долгие недели на корабле, не успокаивал вот также, не спасал ему жизнь.

У них словно бы был негласный план, согласно которому за каждый день надо проходить больше, чем за предыдущий. На этом Авинел настаивал сам, словно бы не он потерял сознание пару дней назад просто не из за чего, словно бы не он постоянно недосыпал и испытывал постоянное чувство тревоги. Он же себе хотел доказать, что все в порядке, что он со всем может справиться хотя бы в физическом плане, и это он всегда просил пройти еще хотя бы чуть-чуть после заката; хотя, может быть, в этом было желание как можно сильнее измотать себя, чтобы, хотя бы уснуть сразу, не мучаясь мыслями.

Это почти полдень третьего дня. А он уже устал, хоть старается и не подавать виду. И от собственной усталости он почему-то ощущает себя бесполезным и абсолютно ни на что не годным. И вот мысли, совершенно ему не свойственные в другой жизни, его нагоняют, вернее даже не мысли, а факты вывернутые собственным сознанием: Морталад – немертвый, он усталости не чувствует по определению, он уже вообще ничего не чувствует, Шаэрет – куда сильнее и выносливее его, к тому же, он некромант, который смог призвать и удерживать тут немертвого. А сам он кто? Никто. Остаток кого-то большего. Тень. И шаги его становятся быстрее.

Только вот Шаэрет прекрасно чувствует, что что-то не так, и с прищуром на Авинела смотрит, а потом останавливается резко, во всеуслышание объявляя:
- Привал, дорогие мои! - и демонстративно усаживается на ствол старого упавшего дерева, всем своим видом демонстрируя, что никуда не пойдет, разве что его начнут тащить за шкирку. Но таких желающих, кажется, не было. И это некроманта радовало. - Нам нужно хотя бы немного передохнуть, иначе дальше идти будет некому, - он потягивается, прогибаясь в пояснице, и тихо зевает. - Морт, восставшая отрада очей моих, будь другом, подыщи нам дров, а? - а потом голову поднимает, и тянет рядом стоящего Авинела за штанину.
- Ааавинел, живая отрада очей моих, сядь, выдохни, и отдохни.

Авинел ничего не отвечает, лишь улыбается как-то уставше, с какой-то едва заметной благодарностью, и садится рядом. Он действительно устал. Эта дорого, сырость, холод – не самое лучшее для его организма. Сейчас, сидя рядом с Шаэретом, касаясь его плеча своим, чтобы теплее было, он чувствует, как «гудят» уставшие ноги, как болит спина, особенно шея. Ему приходится наклонить чуть голову, немного ссутулившись, чтобы как-то размять затекшие мышцы холодными пальцами. Вот, так лучше. Он слышит недовольный выдох Шаэрета, наблюдающего за всем этим, и немного повернув голову улыбается ему уголками губ, растерянно так, немного даже жалко.

Он еще и улыбается. Ну и что с ним таким делать?
Шаэрет глаза к небу мрачному возводит, словно вопрошая, какого черта творится, и шипит недовольно:
- И это ты еще делал вид, что не устал. Кого ты пытался обмануть, Авинел? - он недовольно фыркает, и руки на плечи ему укладывает, уже готовясь их размять.
Ответить «себя» было бы слишком опрометчиво, поэтому он и молчал сейчас, тихо вздохнув. И чуть поежился, не убирая собственные руки, когда почувствовал руки чужие на своих плечах.
- Не стоит, Шаэрет. Все нормально.
Этот ответ его ожидаемо не устраивает, и Шаэрет переводит вопросительный взгляд на Авинела, щурится, и тихо, очень вкрадчиво выговаривает.
- Между прочим, адмирал души моей, доктор из нас двоих я. Ты будешь спорить со специалистом в вопросах того, что нужно для твоего же здоровья? - и вопросительно приподнимает бровь.
- Нет. – И нет, потому что это не только правильно, но и бессмысленно.
Некромант удовлетворенно кивает, и усмехается про себя, устраиваясь поудобнее, и начиная разминать его плечи, и отрицательно головой качает, чувствуя, как напряженны его мышцы. По-хорошему, так ему нужен полный сеанс массажа, куда меньше нагрузок и нормальная кровать, но пока ему достается лишь это.
- Вот и доверься специалисту.
И то, что он вновь ему доверился слышно по тихому выдоху облегченному. В начале даже больно немного, но потом как-то приятнее и на деле куда легче становится.
- Спасибо. – Тихая благодарность, когда уже совсем хорошо становится.
- Не стоит. – Шаэрет одной рукой приобнимает его за плечи, чуть к себе прижимая, и тихо так говорит, словно это секрет, - Мы никому не расскажем.
Он тихо вздыхает, вновь улыбаясь, и смотрит в ту сторону, куда Морталад ушел.
- Я на минуту. – Встает осторожно и отходит буквально на пять метров за ближайшие деревья, даже не думая, не догадываясь, к чему может это привести.
Шаэрет кивает, а после - вздыхает, и голову рукой подпирает. Он прямо склонен считать это наглым вмешательством в свою врачебную практику. Он ведь только начал, черт возьми. Но приходится ждать.

Некроманта буквально подбрасывает с земли неясным еще ощущением тревоги, но оттого не менее четким и осязаемым. Он осматривается, пытаясь понять, что не так, на что он сумел среагировать, мысленно отвешивает себе подзатыльник за необоснованную панику, но устремляется в ту сторону, где совсем недавно скрылся Авинел. Ничего ведь страшного в этом нет, верно? Он мог просто проходить мимо.
Некромант невольно усмехается этому объяснению для самого себя, и, сделав пару шагов, замирает.
Замирает в абсолютном шоке. Ужасе.  Непонимании. Ярости. Вине. Но, больше всего ярости, и хочется тут же разорвать всех, каждого, кто посмел тронуть Авинела. Каждого, у кого хотя бы возникла мысль об этом. В мыслях за это одно чертово долгое, бесконечно тянущееся мгновение, он уже убил их сотни тысяч раз, сотни раз умылся кровью, выдрал сердца, и заставил их же ими подавиться.
Но он все так же стоит, в бесконечном напряжении впиваясь пальцами в шершавую кору дерева, до предела возможностей стискивая зубы, и, кажется, одно это напряжение не дает ему сдвинуться с места так быстро, как он хочет, не дает стать фурией, и растерзать их.
Ему не дает сделать этого клинок у самого адмиральского горла.
Шаэрет раньше полагал, что вполне толерантно относится ко всем расам. В том числе и людям. Но сейчас же казалось, что он возненавидел всех представителей этой чертовой расы. Всех до единого. В одночасье.
- Отрррродье, - зашипел он, нервно втягивая воздух ноздрями. – Человеческое отродье… - он оскалился, впиваясь яростным взглядом в каждого из нападающих, по-очереди, словно стараясь умертвить уже сейчас. О, только если бы он умел убивать одним чертовым взглядом.
Если бы он только знал, если бы предусмотрел, если бы забил тревогу раньше. Они бы наверняка сумели предотвратить это вторжение. Некромант поджимает губы, пересчитывая нападающих. Он не идиот, он понимает, что кого-то не может видеть. И мысленно ведет пересчет собственных костей, пытаясь понять, скольких сумеет убить до того, как его самого прирежут? Ему паршиво от этой яркой ненависти, которой не находится выхода. Ему паршиво от того, что он не предусмотрел, не узнал, не уберег. Его, черт возьми, обязанностью было обеспечение адмиральской безопасности. И он все провалил с треском ко всем чертям.
Морталад…  его нет. Да, верно, ты ведь сам отослал его, так непредусмотрительно обнажив брешь в своей и без того дырявой обороне. Морталада сейчас нет. Но, может, это и к лучшему?
Только взгляд прикован к лезвию.
Он понимает, кто мог подослать их. И от этого ярости еще больше. Шаэрет очень жалеет, что не перерезал капитану глотку. И очень хочет когда-нибудь свершить это. И потопить его чертов корабль. О да, это было бы чертовски славно.
Шаэрет одними губами цедит самое мощное проклятие, которое только знает. На эмоциях, которые превратили его изнутри в одно кровавое месиво, под которым не слышно ни чувств ни собственных мыслей. Цедит, пока к нему самому приближаются, чтобы связать. Он знает, что у него недостаточно времени, наверное, чтобы закончить его полностью, но он целиком сосредоточен на этой человеческой твари, приставившей к горлу Авинела нож.
И взгляд всё еще… Шаэрет заставляет себя оторвать от клинка взгляд, подняв его чуть выше, смотря в глаза адмиралу, и не то прося прощения, не то пытаясь без слов сказать, что всё будет хорошо. Не то всё вместе и сразу.
Да, Авинел, всё будет хорошо. Да, Авинел, прости, моя оплошность, но я её исправлю. Нет, Авинел, я не дам пролиться твоей крови, даже если мне и придётся умереть. Только верь мне, Авинел. И прости меня, Авинел.
И молись.
- У вас на редкость удачный день, - выдавливает Шаэрет, осклабившись, когда ему повязывают руки. Улыбается почти безумно, но и так шально, может он действительно не в себе?
Но, да. У них всех на редкость удачный день. Лучшего дня для смерти представить очень трудно.

Отредактировано Шаэрет (2014-07-24 23:18:09)

Холодная сталь у горла, а он лишь прикрывает глаза, выдыхая даже облегченно. Его отпускает то неясное параноидальное ощущение преследования и тревоги, скребущее череп когтистой лапой на протяжении трех дней и ночей. Все просто. Сталь у горла, теплой чужой груди, запах чужого пота и реальность наконец-то возвращает себе яркость и четкость, и тени, что мерещились в каждом кусте, наконец-то обретают свою форму, свой цвет и, наверно,  имена.

Будь прям и горд,
раздроблен изнутри,
на ощупь тверд.
Неясное облегчение сменяется паникой, а после злостью, когда земля резко оказывается выбита из под ног, а самого его тащат назад. Он злится, и дело даже не в грубом отношении к себе, а в самом факте случившегося. Совершенно необоснованная эмоция, подкрепленная неизвестно чем, толкающая сейчас поднять голову с какой-то гордостью задрав подбородок сверх меры, позволяющая фыркнуть и чуть дернуть ногой, при чужой попытке его связать. В синих глазах вместо страха за свою жизнь, вместо какой-то обреченности такая глупая ярость смешанная с презрением, он совершенно без страха смотрит в чужие глаза, наблюдает за чужими действиями, чувствуя как туго затягивается веревка на запястьях; под бледной кожей на впалых скулах проступили желваки. Он успел понять, что может позволить себе эти эмоции, что он им нужен, что адмирал эльфийского флота стоит достаточно дорого, и он рад, что эти эмоции у него появились.  Он так странно чувствует себя живым, что готов плюнуть им в лицо, понимая, что единственное, что он сможет получить – пара ударов по лицу или в живот, его жизни ничего не угрожает и хочется смеяться им в лицо. Но все меняется в одночасье…

Шаэрет. Все те чувства сметаются одним только его взглядом. Шаэрет и жизнь Шаэрета. В синих глазах непонимание. Было бы проще, если бы он просто не вернулся, если бы Шаэрет не видел всего этого, если бы только возможно было оставить его за пределами происходящего.

- Хорошо. – Как-то слишком тихо и быстро он соглашается с иронично басистым голосом, призывающим хорошо себя вести. Хорошо, он будет, и не в качестве одолжения им, совсем нет, скорее в качестве какого-то слишком шаткого гаранта, как ему думается, безопасности жизни Шаэрета. Он успевает на секунду встретится с ним взглядом, а после ему зачем-то завязывают глаза, но он уже не может быть против, не может так эгоистично возражать. Теперь он птице охотничьей с клобуком на голове подобен, и так же привязан к кому-то, несвободен. Но раздражения уже нет, есть только обреченность и сотня мыслей, как спасти не себя. Он что-нибудь придумает, обязательно найдет способ, как не допустить чего-то непоправимого. Он выдыхает, полностью признавая свое поражение.

Из головы не выходит взгляд Шаэрета до, за самую секунду до того, как он перестал что-либо видеть. Он правда надеялся, что обманом собственного зрения была увиденная в чужих глазах готовность умереть за него, и та просьба простить, просьба верить. Он себе не сможет простить, если после этого взгляда Шаэрет пострадает, если придется жизнью его пожертвовать и поэтому он сделает все, что в его силах, чтобы не допустить этого, а пока остается лишь побыть в здравии и сознании и хорошо себя вести, он ведь не хочет, чтобы кто-нибудь пострадал.

Отредактировано Авинел Аэтерис (2014-07-30 20:16:07)