Весна, вечер, аптекарские сады, дуэль.
Первая за четыре года и, как надеялся Гарольд, последняя. Нет, он вовсе не собирался умирать. Просто не солидно как-то на посту казначея царапаться с родовитыми бездельниками. Особенно если они берут тебя, низкорослого хрупкого калеку (и вообще, милашку, трогать грех!), в качестве объекта мщения наследнику рода, достойному мужу сорока с лишним лет, отцу троих детей, носителю двуручного меча и полковнику реформированной армии.
Конечно, послушай младший сын маркиза Риасского свою интуицию, с неделю твердившую, что на охоте Её Величества среди её свиты одному из первых чиновников страны делать нечего, всё можно было бы избежать. Или отложить: виконт, такой же безземельный, как Гарольд, только пустым титулом повыше (но не благороднее точно), определённо переварился в своей ненависти, невозможности вызвать старшего офицера и искал ободрать хоть какую выдру. В столице после переноса большей части армии в резерв, осталась только маленькая, уже ободранная, и никакого отношения к войне не имевшая. Нарывался достопочтенный долго и безуспешно, ведь Гарольд привык к унижению и мог сожрать любой выпад и мило улыбнуться, отпуская что-нибудь остроумное на самую болезненную для себя тему. Но дальше выбора драться или нет особо не было: задета честь семьи, отпусти казначей офицера - поползут слухи. Оставалось только выторговать нужные условия, спровоцировав провокатора и получив право выбора оружия.
"Виконт, раз уж мы заговорили о животных... Настоятельно советую вам по возвращению на исходе дня в столицу послать письмо вашему родителю. Пусть сменит герб на розового петуха, вашего самого близкого собрата".
После этого Малыш Ро словил перчатку, получив приглашение в сады - не королевские, которые в замке, конечно - на том самом исходе дня, и - главное - право выбрать оружие для поединка. Он так и не почувствовал прежнюю силу в руках после турнирных травм, потому назвал то, с чем лучше всего дрался - плащ и шпагу. До тяжких ран, - объявил ему своё условие виконт и посоветовал найти секунданта, особенно "если у господина казначея нет друзей". Гарольд ответил тому предложением озаботиться привлечением доктора. По презрительному "хм" в ответ он уже знал, кого хочет видеть за своим плечом.

Гости королевы отправились в Алый замок пировать блюдами из пойманной дичи, а дуэлянты - готовиться. Изрядно в этом помог барону Эштону мальчишка с конюшен, которого тот отослал предупредить палаарского ката, что за полчаса до заката в аптекарских садах, там, где хорошо бы не наступить на нужную траву, даже если видишь лужайку, благородным господам понадобится его услуга. Сам Гарольд прибыл на место ещё раньше. Из тени ивы у небольшого пруда, задув свечу в фонаре, наблюдал он за улицей, которая виднелась за деревьями. Пройти мимо ни противник, ни кат не должны - единственная пригодная для дуэли лужайка была под носом. Но даже на ней из-за густых крон царили потёмки. Нет, размышлял Гарольд, он выгадал себе лучший расклад из возможных: оружие его любимое, а один слабо видящий глаз лучше двух, частичная слепота заставляет учиться ориентироваться иначе. Но вот научился ли он...
"Теперь не важно", - подумал казначей, приметив движение, свет, перестук колёс, и направившись туда. Если что он помнил точно о дне казни Хелегранов, помимо них самих и надругательства, свершённого на эшафоте, бледной девушки, оседающей наземь - оказалось, графиня - и сошедшей с ума погоды, так это рослую и устрашающую всем видом фигуру нового палача. Теперь эта гора восседала на телеге, занимавшей почти всю узкую улочку, едва не упираясь в стену дома. Благо, это было тихое место, где люди мало виделись с вельможами и не шастали с наступлением ночи. Даже если редкие прохожие и могли застать аферу, они вряд ли признали бы в одном из склочных петухов казначея Её Величества.
"Ага, вот и секундант".

- На минуточку, господин палач! - сипловатым голосом позвал Гарольд, выныривая из-под крон позади медленно идущей телеги. И сразу скидывая с головы подозрительно глубокий капюшон.
Забавно, он, того не замечая сам, взял тот же плащ, заброшенный далеко вместе с воспоминаниями о дне для каких-то особых оказий. Вообще Эштон порадовался своей неизбалованной золотом бережливости. Он сохранил и некоторые дублеты, в которых предпочитал ходить раньше. Выбрось всё - ни за что бы не успел к закату найти дуэльную одежду для отроков и самых маленьких. И, конечно, не имел бы времени продумать, как подступиться к человеку, которого весь город стремился обойти стороной. Гарольд видел на что способен кат. И, будучи возможной жертвой нового заговора интриганов или гнева королевы, очень не хотел оказаться в его руках. Громадина мог приподнять его за плечи, тряхнуть разок, как пыльный плащ, и душа Малыша Ро высыпалась бы вместе со всеми монетками. Маркиза Мак-Генри хотя бы обликом не вселяла такой ужас, хоть волчиха волчихой и никогда не знаешь, что с ней за столом ешь и пьёшь.
Обойдя по обочине борт повозки, из которой так здорово пованивало, что Гарольд не мог согнать сморщившееся от отвращения выражение лица до конца (и выглядело оно довольно комично для взрослого мужчины), он приблизился к палачу и поднял голову. Иного дворянина, быть может, это смутило, но казначей, во-первых, был чуть более рациональным, чтобы растрачивать силы на пустые переживания о чести и надобности, особенно в таких вот личных делах, во-вторых - планировал сделать этого человека своим секундантом, и, в-третьих, - просто привык смотреть на мир, задирая не нос, а подбородок.
- Господин кат, мы не знакомы лично, но, возможно, вы обо мне слышали.
Хотя кто знает, покинула ли двор история про то, как ободрали выдру. Турнир - мероприятие всё-таки не народное, а он не успел прославиться так уж сильно.
- У меня к вам личная просьба и выгодное предложение.
Голос казначея звучал чересчур бодро, как будто ему три дамы поочереди дали нюхательную соль.
- Видите ли, труп ещё не появился, - пояснил он, извлёк скрытую в плаще руку и раскрыл ладонь. На кожанной перчатке, вышитой неизменным эштоновским серебром, красовались серебрянные соколы.
- Я хочу, чтобы вы проследили за предстоящей дуэлью и разобрались с возможными последствиями. Иными словами, были моим секундантом, - пальцы второй руки тут же стали ловко подхватывать монеты.
- Это, - один сокол, - за ваше время сейчас. Это, - три сокола, - за хлопоты с, гм, уборкой в будущем.
Гарольд пересыпал монеты и протянул их кату.
- Если друг моего противника вздумает вмешаться во время поединка или я буду ранен, а вы спасёте мою жизнь - заплачу в три раза больше. Что скажете?
"Будь щедрым с важными людьми, но не расточительным, - учил отец. - Не обещай им реки золота. Не торгуйся и не жмись. Предложи такую приятную сделку, чтобы не отказались. Если это действительно важные люди, ты в выигрыше".

Отредактировано Гарольд Эштон (2014-07-15 15:54:21)

Налево пойдёшь - семью подведёшь, направо пойдёшь - чуть что - и собственную драгоценную неприкосновенность потеряешь. Вот Гарольд и придумал свой, третий путь ещё до въезда в город и разъярил петуха сам. Он не мог ручаться, что, даже если выживет и будет относительно цел, при любом другом секунданте (а после турнира Эштон не верил в лояльность ни одного из бывших приятелей) избежит слухов о своих слабостях и последующей вереницы желающих попробовать взявшего моду драться казначея на зуб. Поэтому он хотел, чтобы любая дрянь за версту его обходила и не хотел приглашать в качестве секунданта никого, кого люди сочли бы достойным честного дуэлянта выбором.
- Я прекрасно понимаю, что делаю, господин кат! - не то улыбнулся, не то оскалился, как выдра или кусачий хорь, тонкий и низкий барончик. Вообще, как и подавляющее большинство Эштонов, он хотел бы умереть старым, в постели и окружённым если не детьми, то хоть любящей роднёй. Такие семейные ценности помогли роду пережить несколько веков эпидемий и упадка, когда старшие семьи угасали, и возвыситься, выбравшись к побережью и забрав янтарную корону, и серебряную раковину Риаса. Отчего же отказываться от здравого смысла сейчас, когда во время войны кто-то начинает распускать слишком длинный язык, чтобы от скуки почесать кулаки?
Но те же семейные ценности диктовали род не позорить. Что де ценнее - одна шкурка, или двадцать одна, включая родичей из Девичьего пруда и Эзераса, если их не народилось ещё?
- Поверьте, я сам бы рад не доводить это недоразумение до смертоубийства, но предполагаю и предупреждаю опасности надёжными мерами. То, что происходит - плевок в лицо закона, несомненно, и именно поэтому я не хочу широкой огласки.
А вот зловещие слухи вполне подойдут.
Да, Эштон поступал не симпатичнее, чем те люди, казнившие совсем не передовых заговорщиков, глядя волком на истинных.
Если заговор вообще существовал, а смерть короля была не случайной.

- В самом лучшем случае ваши обязанности будут таковы: перед началом дуэли вы и секундант противника предлагаете нам помириться. Чего не произойдёт, - Ро не стал уточнять, что такая уверенность происходит из его нежелания приносить извинения. - Затем вам надо будет проследить, чтобы бой прошёл один на один. С достопочтенным противником я разберусь как-нибудь сам, а вот за другом его следите вы, в оба глаза. Дуэль мы условились вести до тяжких ран, но лекаря, чтобы их отследить, как понимаете...
Звучали уточнения горьковато.
- Ну и, наконец, все последствия, без шума и пыли, нужно будет убрать. Насчёт виконта с его секундантом я не озабочен, если они смогут хотя бы уползти. Ничего больше примятой травы и капель крови здесь до рассвета остаться не должно.
В переулке позади беседующих ката, казначея и очаровательно пахнущей повозки зазвучали звонкие подковы. Отблеск фонарей там, где закатный свет ещё проскальзывал рыжими пятнами, был слаб, но и его можно было разглядеть под навесами крыш по мере приближения пары дворян.
- Мне нужен человек, который не поморщится оттащить труп, протянуть руку раненному и устроить его у лекаря, возникни в этом нужда, - с серьёзным лицом стал подводить черту Гарольд, поглядывая в сторону поворота. Голос его говорил ровно, не срываясь, и только руки играли с предложенным залогом за собственную жизнь излишне резво, выдавая беспокойство. У него сегодня рандеву не с обидчиком, а с прошлым, от которой, став казначеем и вновь тем же слабым и мирным клерком, каким рос с раннего детства, Эштон предпочёл бы малодушно уклониться, но сам же себе запретил. Раз слабак - всегда слабак, - В способности "людей чести" выполнить столь нехитрые действия хорошо даже за плату я разочаровался.
Увы, способность различать полезных знакомых и пустых приятелей и ценить их в верном порядке пришла к Ро непоправимо поздно. Не прикати в Палаар сестрица, он бы, наверное, от их заботы забылся вечным маковым сном.
Сделав жест в сторону ограждающих сады от улицы молодых зарослей акации, барон отдал деньги и спустился с дороги. Его давно остывший фонарь так и остался на повозке,
- Если всё выйдет совсем плохо, - что поделать, Гарольд, даже сокрытый от неба листвой деревьев и сизо-синим вечерним мраком, не мог в суеверном страхе зарекнуться о собственной смерти, как будто выбор иносказаний мог его спасти, - тёмно-серая королевская кобыла оставлена на постоялом дворе с русалкой на вывеске. Три улицы отсюда, знаете? Жалко будет, если пропадёт, а об остальном я позаботился.
Всё, что в Риасе - кузине, всё немногое, что куплено в Палааре и не было в Алом замке до него - Риш. То есть книги, выпивка, разные бумаги, тряпки - простите - гардероб, престраннейший для непосвящённых в тайны Скиггая стол и письмо с пометкой "открой, если не появлюсь через три дня". Ро жил очень просто с тех пор, как его выбили из седла, иные монахи позволяют себе гораздо больше роскоши.

Вот и близкая поляна-проталина травы у гниловатого пруда, окружённая рядами саженцев, некоторые из которых, возможно, предстояло нечаянно попортить. Гарольд, чуть щурясь, приметил иву, под которой недавно выжидал, повернулся на низких каблуках, отчего они врылись в мягкую густую траву, и посмотрел на своего секунданта.
- Сделайте вид, что ничего из ряда вон не происходит и, ради всех богов, снимите капюшон, - попросил королевский казначей откидывая плащ.
Преображение нервного и смутно напуганного человека в спокойного и даже нагловатого в своей уверенности игрока случилось мгновенно. Рядом с вызвышающимся над землёй почти на этаж дома городским палачом он казался даже чуть более недокормленным кашей, чем обычно, но его выпрямленная спина расслабилась, голова поднялась ровно, позволяя мелькающему свету отблескивать на единственном глазу и темнеющей повязке, а лёгкая улыбка снова продавила ямочки на щеках.
- Пусть боятся в лицо.

Достопочтенные господа виконт то ли Йерро, то ли Йарро (всё не суть, раз ни земель, ни детей нет) и барон Тимбервальд - здравствуйте, отпрыски родичей родичей из Гириона? - были оба рослы, молоды и, наверняка, чудо как приятны собой. Но в сумерках и игре теней их неоспоримые достоинства, ровно как и недостатки оппонентов, среди которых один - простолюдин и душегуб, а другой, что первому по плечо и слеп на один глаз, как раз и собрался драться, оказались не так заметны. И господа даже не сразу признали в гороподобном мужике заплечных дел мастера (а если и признали, то лица их вытянулись совсем незаметно) и не проявили должного страха или презрения.
- Я вижу, вы привели верного друга, барон? - вместо положенного примирения, колко заметил виконт.
- А вы - лекаря? - не менее дружелюбно отбил казначей и тут же поклонился секунданту, - Моё почтение, милорд.
Примирение не заладилось. Им полагалось соблюдать церемонии, и второй секундант даже пытался на это намекнуть, поглядывая на ката, но дуэлянты, уже слишком охочие до драки, позабыли, казалось, все манеры. А иначе дрались бы на рассвете, за городом, с благородным секундантом со стороны Гарольда (уж ночи бы ему хватило, чтобы купить молчание даже "честного" человека) и доктором. Может, по новой моде даже разделись бы до рубашек и осыпали друг друга язвительными комментариями. Может...
Его драчливое казначейшество вытянул из ножен шпагу, отстегнул застёжку плаща и, сняв и намотав его тремя эффектными взмахами на руку, поклонился противнику. Мир его сузился до синеющей в сумерках руки в светлой перчатке. В иной раз Эштон бы усмехнулся в мыслях, что лишил заносчивого офицера более подходящей пары, но сейчас от его фокуса зависела его жизнь и времени на праздные наблюдения не было.
Мужчина отвёл правую ногу и поднял шпагу на уровень глаз, выставив руку с плащом перед левым плечом.
- Выход за внешний круг - проигрыш. Начинайте, - коротко бросил барон Тимбервальд.
Виконт не заставил ждать с первым ударом, а Ро сразу ушёл в защиту, только и меняя блоки двумя руками в верный момент. Шпага противника превосходила казначееву и в весе, и в длине, и никакого смысла вкладывать силы в случайные атаки и сомнительные моменты Эштон не видел - скорее он бы выдохся сам. Конечно, такое сухое сдерживание натиска почиталось фехтовальщиками за трусость, но Гарольд больше не клевал на слабо. Он смирялся с тем, что выглядеть ему загоняемым кроликом, выжидал, не выпуская из поля зрения руку с клинком, и считал дыхание и шаги.
Виконт Йерро почти не пользовался левой рукой и, кажется, то и дело хотел взять свой меч за яблоко, но этим его недостатком воспользоваться не представлялось никакой надёжной возможности. В одном офицеру не откажешь - уходить от его напора было так тяжело, что, несмотря на свежий вечер, Эштон очень быстро взмок.
Нырнуть под ветку саженца так, чтобы не зацепиться и не потерять темп, что привело бы к незамедлительному ранению и проигрышу, Ро смог лишь благодаря разнице в росте.
- Бежите в норку, барон? - усмехнулся, срезав шпагой ветку, дворянин.
- Границы! - предупредил тут же его секундант.
"Твоей матушки, не иначе..." - раздражённо подумал Гарольд. Он не смотрел на лицо гонявшего его ублюдка, только на руку, но был готов поклясться, что сумерки мешали виконту даже больше: казначей выбрал тёмные одежды и сливался с тенями деревьев, вдоль которых отходил.
Разорванное расстояние позволило ему вернуться в центр поляны, и приготовиться к новым атакам. Уши, пусть их наполнял собственный стук сердца, уловили дыхание офицера, а собственный выстывающий на висках и за шиворотом, ещё не скатившись, пот отвлекал. Гарольд не позволял себе впадать в отчаяние. Блок-блок-блок, всё с помощью руки с плащом, без шанса на атаку. Достопочтенный Йерро выходил из себя и ещё тратил дыхание на издёвки:
- Я не ошибся, барон, вы действительно трус!
Трус-трус, бесчестное создание. Клерк со шпагой. А много ли чести дразнить калеку, метя плевком в наследника рода, до которого не дотянуться не хватает ни смелости, ни сил, раз он высокий чин, а с начала войны дуэли с начальством запрещены? Ро и не подумал отреагировать на издёвку, но он подумал. Подумал о том, как просто позволял заставлять себя играть по заведомо невыгодным ему правилам двора, построенным на тысячелетнем культе насилия, с которого просто срезали животную грубость и приладили мифы о доблести и отваге. Подумал, что он всегда гнался за признанием, сначала отца, потом, когда тот поморщился от его стараний и блестящей идеи и наградил почти унизительным титулом барона - дяди, потом женщин, вечно недовольного себя самого, двора... Подумал мельком, даже не углубляясь в извлечение выводов, но этого хватило, чтобы один раз его шпага поймала удар вскользь, рука с плащом упустила момент захвата, и, хоть Гарольд и отпрыгнул всем телом, лезвие проехалось по подбородку.
Шаг-шаг, ещё прыжок назад. Что произошло, Казначей понял только когда его ноги разорвали расстояние.
- Первая кровь! - объявил секундант. Ро сжал губы и левая щека отозвалась болью. По шее, по дорожкам подсыхающего пота за ворот побежала тёмная струя.
"Вот же тварь!" - досадливо подумал Эштон, поднимая руку со шпагой и левую с плащом жестом в сторону противника и секундантов, чьи движения заметил в темноте. В противоположность дуэлям на рассвете, когда светлеет с каждой минутой, здесь время играло против дерущихся. Или нет...
- Я не упал и даже не шатаюсь, господа, - подал голос Ро, мрачно и криво усмехнувшись на правую щёку, как делал это часто последние годы, - продолжаем!
Он сделал шаг навстречу виконту который, будучи не конченный идиотом, использовал заминку, чтобы отдышаться. Однако теперь атаковал и казначей.
Видят небеса, он никогда не был поборником насилия. Но даже если в самую безобидную тварь долго-долго тыкать палкой, она стервеет и начинает кусать в ответ. Хоть какой-нибудь милый ручной хомячок. Что-то в полученной стальной пощёчине тронуло слишком глубокие струны в душе Гарольда, достало перегоревшую, казалось, ещё в юности ярость.
...И милый ручной хомячок превратился в хомячка-берсерка.
Но нет, на самом деле нет, это всё шутки.

На самом деле время играло против него, любая рана - это рана, противник почувствовал кровь и попёр с удвоенной силой. Барон всё так же ставил блок за блоком, пару раз спугнув, впрочем, противника ложным замахом плаща, грозившим перехватить его шпагу. Узел тяжёлой ткани на запястье, достаточной, чтобы покрыть, как саваном, мёртвого подростка, подразболтался и спустился с сжатого кулака, повиснув метёлкой.
Хоть сталь, дерево и кожа считаются защитой верней, чем ткань, последнюю Гарольд предпочитал больше, особенно теперь. Драться его учил последователь Скиггая, а бог Тьмы уважает трюки и использованные возможности больше, чем размытую справедливость. Как можно вообще зарекаться о несправедливости своего желания выжить, если ты - одноглазый и низкорослый клерк, а тебя в угол зажимает мужчина моложе и здоровее? Когда в следующий раз достопочтенный Йерро выбросил свою шпагу слишком резко в сторону пустой глазницы Гарольда, тот просто использовал долгожданный момент, чтобы, уклонившись от удара, поднырнуть противнику под левую руку и дать ему по шее плащом и излюбленного шлепка гранью клинка.
Гарольд не ожидал, что офицер попытается вывернуться, как ему не следовало - уходить, уходить следовало! - окончательно срывая с руки Эштона плащ и запутываясь в нём. Ещё он не ожидал, что, когда на чистой инерции от развязавшегося узла оба крутанутся друг к другу, шпага противника ударом вслепую сверху вниз вонзится ему бедро. И, конечно, совершенно точно он не ожидал, что его более короткий клинок, выставленный в защиту и вошедший в грудь Йерро к моменту удара в бедро, будет загнан его же собственными руками с таким решительным хладнокровием и старанием аж по...
И боль, и звуки своего и виконта вскриков донеслись до Гарольда с запозданием, куда большим, чем момент, на котором всё замерло. Руки, ещё мгновение назад намертво державшие шпагу за рукоять и за яблоко, слабо дёрнув её из груди противника и не вытащив ничего, кроме хрипа и стона, обмякли и упали вдоль тела. Ро пошатнулся первым, но оползать стал виконт, чья шпага так и пришила согнутую в колене ногу казначея к земле. На секунду голова Гарольда стала пустой-пустой, настолько, что он оказался не в силах даже подумать, что дуэль закончилась, и, как будто, ничьёй. Ничьёй?

Отредактировано Гарольд Эштон (2014-07-15 15:54:24)

Гарольд приходил в себя рывками. Он чувствовал себя мухой в киселе: к влажной от крови и пота коже лип душистый вечерний воздух, а он едва мог дёрнуть безвольно обвисшими руками, чтобы приподнять за плечи противника, позволяя тому наседать на меч дальше под одним лишь собственным весом. Возможно, мухи в киселе так же слабо соображают, что происходит, пока их не вынимают ложечкой и не выкидывают прочь. Некому было вынуть Эштона: у него не было верных друзей или врагов.
Или были.
Вот как раз четверть часа назад он себе такого человека купил.

- А? - переспросил рассеянно барон, выворачивая почти не гнущуюся шею так, чтобы видеть со слепой левой стороны хоть что-то. Единственным глазом, ослеплённым темнотой и навернувшейся на него от боли влагой, он не разглядел в отсвете фонарей - поставленного на землю и уроненного - ещё одно тело. Рядом, как гора, вздымалась зловещая фигура палача. - Победой...
Ро сжал губы, и начавший подсыхать порез на щеке заболел и заструился кровью опять. Казначей посмотрел на виконта, моргнул. Теперь он отчётливо видел тёмные очертания торчащего из спины поверженного недруга вытянутого лезвия своей шпаги. Стекающая по клинку жирными каплями кровь, стальные проталины в которой были ещё малочисленны, не оставляла никаких сомнений, что замершее тело можно будет растолкать. Надеялся ли на такой исход Гарольд? Радовался ли победе?
- Нет... - неопределённо выдохнул мужчина и, взяв осиротевшую рукоять чужой шпаги, добавил, - стойте, я сам.
Он не мог сидеть и глазеть на труп человека, который напросился на клинок сам. Как бы миролюбив и внешне безобиден ни был младший из носящий янтарный венец выдр, он с детства тяжело сносил, когда на него ухмылялись и тыкали пальцами. Обычно обидчикам себя и семьи Ро отвечал унизительной поркой в остроумии или дуэли, но случались и трупы.
Вот теперь в третий раз.

Быстрее наполнившейся силой и жизнью левой рукой он отцепил крючки, держащие на голове повязку, и стянул кусок плотной ткани. Тут же он почувствовал, как по щеке вдоль носа стекла капля пота, и вторая проследовала той же дорожкой. Дворянин бездумно обмакнул влажное лицо и, положив повязку на бедро, стянул зубами перчатку и уже голыми ловкими пальцами взялся через бархат за лезвие, там, где шпага входила в ногу. Хорошо, что удар пришёлся мимо жилы, иначе промокла штанина не пятном, а вся, и уже стекала бы в лужу, пока Гарольд бледнел и неотвратимо превращался в труп. А так - глубоко, неприятно, любое движение коленом - боль, но просто дырка в плоти. С прошипевшим сквозь сжатые зубы с перчаткой "ы-ых-ха!" барон вытащил шпагу из бедра. Отбросив клинок в сторону, он порыскал в кармашке за поясом платок и заткнул на его место перчатку. По шее с подбородка всё так же грустно стекала капля за каплей, но этой глубокой царапине даже кусочка просто вышитой и чистой ткань Ро не уделил - сразу всунул под прорезанную штанину, прижал к ране и сверху закрепил уже грязной повязкой.
Перед тем, как пробовать встать, оставалось только достать собственную шпагу. Чужая - а клинок у виконта оказался изрядно тяжелее, не удивительно, что так паршиво отбивались удары - Эштону была не мила, не нужна и нагоняла на грустные мысли. Зато своя-родная засела в упавшем глубоко - всего ладонь от рукояти. Гарольд, стараясь не тревожить наспех заткнутую тряпкой рану, очень неловко изогнулся и, перевернув Йерро, стал тащить свой меч двумя руками. Ослабевшим после отлива эмоций пальцам едва удавалось не соскальзывать, не то, чтобы вынуть меч из хлюпающего мешка плоти, который ещё утром был живым человеком.
- Помогите мне встать, - севшим голосом попросил Эштон ката и протянул правую руку. - Пожалуйста.
Просьба была искренней, хоть любого дворянина с малолетства учат, что с неприкасаемыми, как этот огромный страшный детина, мешаться не пристало и вообще мерзкое дело. Но Гарольд, которого в своём благородном зверинце всё порывались макнуть носом в грязь и несколько раз так и сделали - с титулом, с женщиной и с турнирным падением - испытывал глупое сентиментальное сочувствие к иным отбросам. Не только к проституткам за красивые и усталые глаза на лукавых лицах.
Ну и в немеющей ноге казначей не чувствовал ни единого шанса добраться хоть куда-то, а за возможно нужную помощь кату тоже было уплочено. Шкурная рациональность никогда не покидала эту добрую душу по-настоящему, с самой первой хорошей трёпки. Пуганые выдры - зверьки живучие, в соплях не тонут, пока не доберутся до перины с грелкой и бутылкой под подушкой.
И всё же надо признать, что чувство лёгкой тошноты каталось по его животу вверх-вниз, всё время порываясь выплеснуть пустой, как голова Эленнии, желудок. Оно стало даже ощутимее, когда Ро понял, отчего ему помогал один лишь палач и куда делся второй секундант. Разглядеть и убедиться, обнажил ли тот клинок, возможности не было. Ему бы свой меч забрать и доползти до той вонючей повозки... Даже плащ к Региус пусть летит! Его стоило сжечь сразу после возни с графиней Долхан на той несчастной казни...

Уже стоя, чуть покачиваясь , Гарольд обнаружил, что не в силах собрать мысли, чтобы как-нибудь нагнуться за одним фонарём, подобрать какую-нибудь тряпку и обтереть изъятый из мертвеца любимый и, не иначе, благословлённый Скиггаем меч. Глубокая рефлексия - это роскошь сытых, здоровых и необременённых текущей минутой, а какая тут необременённость, если он чувствовал себя беспомощным и бесполезным - унизительнее состояния для казначея придумать нельзя. Его руки и здоровая нога чесались хоть что-то сделать, но вот что и в какой последовательности - он никак не мог решить.
Слова никак не вязались в нити, поэтому пальцы левой руки по привычке пустились в пляс прямо над импровизированной повязкой.
- Господин кат, - поднял полупустую голову, в которой, наконец, наскрёб что-то связное, Эштон, - ежели до рассвета и в таком виде мне у врат замка показываться нежелательно, а на лошадь я не уверен, что и утром влезу - может, возьмёте за заботу не оставлять меня у лекаря? Сжечь или закопать достопочтенных я не помогу, но мешать не буду.
Да его, такого красивого, в крови и без вежливой повязки на неаппетитном месиве вместо части некогда по-мальчишески любопытного лица, в открытую демонстрирующего свой "тик" против косноязычия, не признали и в замок просто бы не пустили! Но даже без этого немудрено было понять, что усталый и морально, пусть пока не явно, разбитый, дворянин себя чувствовал ещё меньше и беззащитнее, чем обычно. Никто не хочет в таком состоянии оставаться один. Не семейный зверёк выдра - это уж точно.
А ещё хотелось верить, что тот тёплый клубок родственников в родном Междуречье сегодняшнего безумия стоил. В ценности личной чести Ро давно разочаровался, а сегодня и вовсе, кажется, ставил на ней крест.

Пока барон шёл с залитой кровью поляны прочь, совсем легко припадая на повреждённую ногу и почти вися на плече (боги милостивые, ну как можно быть человеческого, не драконьего племени - и таким огромным?!) ката, его голова была занята проблемой насущной. Как только Ро оказался на повозке, проснулась незваная совесть и зашевелилась, вместе с першением в горле, вполне разумная брезгливость.
- Конечно, -  поморщившись и опустив лицо, ответил казначей. Внимание палача к красоте больше не скрытой повязкой части лица прошло мимо него - по краю слепой зоны, как раз таки. Гарольд сначала озаботился тем, чтобы устроить ногу как можно удобнее, потом - зажигал свой притушенный и брошенный на телеге фонарь, потом - забивал руки ещё какой мелкой суетой, и всё украдкой так вертя головой. Ничто не заглушало, впрочем, навязчивых мыслей о том, что затевать дуэль и такой вот вывоз проигравших было опасно. С тем, что своими козырями потерявший форму драчун-Эштон воспользоваться смог благодаря одной лишь удаче, а иначе бы занял место мертвецов, он принял к сведенью, смирился и старался не думать. Мертвецам знание, как близок был успех и спущенная шкурка выдны, уже ни к чему.
- Я в порядке, - ответил глухо Гарольд, носом и ртом уткнувшись к моменту возвращения ката в рукав. Вытерев лицо о локоть и решив, что глухой запах пыли и лаванды, за несколько лет пропитавший тёмный бархат, ему по душе гораздо больше, чем сладковатый душок разложения из повозки, казначей не спешил продолжать им травиться. Ради ясности речи парой секунд всё же пожертвовал. - Буду весьма признателен, если так и случится.
Несмотря на всё то тошнотворное облако, которое поднялось от потревоженной и вскрытой кучи, казначей повернулся и выгнулся туловищем, высоко держа один из фонарей в руке. Куда его только ни заводило природное любопытство, которое демонстрирует всякая ласка, выдра и юркий хорёк, если голод не гонит короткие лапки искать пищу по земле, на деревьях или в речной мути. Уж что-что, а в таком обществе сейчас Ро не смог бы заставить себя проглотить и крошки. Обществе мертвецов, не палача.
- Вы же сожжёте их? - немного озабоченно спросил дуэлянт. И дело не столько в том, что Эштон испытывал суеверный ужас перед перспективой оказаться целью для двух выкопавшихся из земли мертвецов. Как выроются, так и зароются обратно, нет ничего неупокаиваемого для хорошо оплаченного некроманта. Чего он не хотел так чтобы, коли такое случится, этих красавцев видели и слышали преследующими такого маленького, милого и абсолютно безобидного казначея - глядите, какой честный взгляд очень лукаво выглядящего с повязкой целого глаза! Правильно выбранные одёжки вообще хорошо драпируют личность, которая их носит.
Замечание про плащ Гарольд встретил с молчаливым и мрачным энтузиазмом. Чуть не забыл, что вообще в городе всё ещё водятся люди, а на заставах ещё и не спят. Свёрнутый кулёк подле себя, синий с серебристым шитьём и кровавыми разводами кое-где, он действительно хорошо, если бы спрятал, но ведь и дублет, старый и скромный для придворного вельможи (специально шился для невыходных оказий и вот таких же прогулок), но добротный и всё равно дорогой, выдавал потрёпанного барона с потрохами. Не думая долго, Гарольд, отставив фонарь и отведя ножны из-под руки, вывернул плащ вверх тёмно-серой - спасибо случай, что не серебристой и не зелёной, как стоило ждать от герба - изнанкой и накинул на себя.
- Меня ничуть не смущает, - откликнулся дуэлянт, заворачиваясь в сукно потуже. Фибула в форме ясеневого листа пошла к узорам, вовнутрь. Честь семьи, которую он защищал, и вправду была не совсем такой... великой, как требовала остальная Анайрена знать. Выдры в Риасе были не просто лордами, собиравшими синицы и соколы за формальное соблюдение порядка. Они держали всё. Буквально. Всё. Даже - и особенно - тень. Другое дело, что непосредственно семье маркиза в тёмные дела лезть было низко, этим занимались кузены, прикормыши и те, кто не был на виду. Но Ро за юные шалости и возню со шлюхами и так уже наказали баронством, когда он был куда родовитее, чем мёртвый Йерро. Личная его стоимость, без всех борделей и питейных, что нарабатывали кузине на приданное и отходили её младшим братьям следом, составляла очень мало. Иногда такое положение развязывало руки. Иногда оставалось только молиться, чтобы последствия поступков добравшегося до поста казначея Малыша не тронули семью. Только не семью, только не позорь семью...
Капюшон, неприятно щекочущий серебристым шитьём лоб, полоски здоровой кожи на котором от ношения повязки стали слишком нежными, он скинул и ещё раз утёр влагу с висков, бровей и щёк. Знакомо палец провалился в мягкую рубцовую ямку, там, где оставило след деревянное копьё.
- Турнир, - ответил сухо погружённый в себя казначей. Бывший рыцарь. Страшным оказалась не сама травма и падение, а то, что следовало после. Сколько раз вскрывали затянувшуюся кожу, чтобы вычистить осколки забрала, щепки копья и костяную крошку, всё гноившиеся внутри и сколько раз отправляли свеженького калеку в тяжёлый маковый сон? Гарольд помнил то лето и начало осени то в лихорадочном бреду, то в полном онемении. Он привык к боли, настоящей и фантомной, избавился от кошмарной тяги к опию (не без участия сестры и Риш), но вот к странному ощущению пальцев при касании где потерявшей, где ставшей излишне чувствительной кожи - так и не привык.
Хочешь, чтоб не болело - не чеши, - говорили бабы искусанным комарами в лето детям. Отпрыскам лорда такого молвить никто не смел, даже нянька, но их ведь тоже кусали. Эштон отнял руку от рубцовой сети. Выдохнул и вдохнул - после того, как лошадь двинулась, дышать стало легче.
- Таких людей, как эти господа, - поведя плечом назад, в сторону зловонной горки под пергаментом, расщедрился на объяснения барон. Голос из сиплого стал просто тихим и ровным, глаз - глаза - не видать, но всё лишь оттого, что, изначально сев на передок телеги по правую руку, он оказался к палачу слепой зоной слева, - средних и втайне лелеющих недостаток исключительности, невероятно раздражает, когда кто-то, кого, как им думалось, не составит труда втереть в грязь, не только в лужу садиться отказывается, - барон провёл пальцами, зачёсывая назад всклокоченные волосы, - но и на их поле начинает побеждать. Настолько, что они начинают менять правила своей же игры. На третий год мне подменили мой шлем на такой же, но со слабым забралом.
Люди чести.
Для слабака Ро всегда был искупляюще умён, но по молодости ещё и болезненно горд, чтобы всегда вовремя своим умом пользоваться. Подумав ещё раз, чего ему стоило прозрение, что дело в том, какой он, а не что недотягивает до "достойнейших", дворянин сглотнул комок вязкой слюны и поворошил слипшиеся на висках пряди. Не будь обстановка столь нерасполагающей, а сам дуэлянт - подранным, его легко можно было бы поставить рядом с гербовым зверьком и написать - выдра умывается.
Поворот, поворот, вот и угрожающе-чёрная городская стена совсем близко. Редкие тени прохожих, дорисовывавшие накидки тем, кто шёл без них, огибали зловонную телегу с двумя мрачно выглядящими мужчинами на ней. Страшное что-то, видно, рисовали два мерцающих фонаря - один в ногах Гарольда, другой - где-то у палача.
- Мы забыли фонари и шпаги... - ещё не сокрушился, но уже без тени спокойствия сказал казначей, чуть сдвинув брови и повернув голову к своему спутнику. - Уж мечи-то точно следует спрятать.
Сады отдалялись, ворота приближались, он накинул на голову царапающий шрамы капюшон. Едва ли куча трупов, впрочем, и застава, за которую её следовало вывезти, готовы были покататься туда-сюда и подождать. Сначала - груз и раны, а до рассвета уж времени будет. Ночь только началась.

- Я счастлив, просто счастлив.
Нехитро в его голосе было учуять самый что ни на есть мрачный и невесёлый сарказм.
- С городским платьем в тяжёлых мечах надобность меньше, господин кат, - ответил Ро, чуть ёжась. - Шпагой удобно пронзать. Хотя клинком виконта можно и рубить.
Через ткань упомянутой одежды - точно. И, наплюй на плащи и возьмись Йерро за своё тяжёлое для шпаги чудовище двумя руками, так бы и случилось прежде, чем Эштон волей случая позволил ему напороться на свою.
Переделки любили маленькую любопытную выдру, но он так надеялся, что приключения остались в юности и молодости, в том времени, пока он ещё не стал воспринимать любые дуновения ветра перемен как угрозу, а тоскливую и скупую на яркие события жизнь - как безысходную, но по-своему привлекательную стабильность.
Стабильность.
Стабильность.
Какое надёжное и положительное слово, чтобы описать штиль или болото, не правда ли? Ни один уважающий себя делец, ни один желающий получить куш игрок не согласится пожертвовать долей риска и шанса, ради того, чтобы до конца дней не беспокоиться, не держать свой кусок в зубах, но и не бояться, что его отнимут. Правила же просты: кто-то потерял кошель, кто-то нашёл, а трусам и губёшки закатывать неча - не заслужили, не дерзнули, натряслись.

Чуть крепче завернувшись в плащ и оперев руки локтем на правое, здоровое бедро, Гарольд слушал, как огромный палач беззастенчиво лжёт и, лишь чуть поджав сухие губы, про себя широко и грустно улыбался. Последователи Алдора и Миреи говорят, что ложь - грех. А что делать, если некоторые правды отравляют разум и лишают сна непричастных к ним доселе людей? Эштон никогда не стеснялся если не лгать, то недоговаривать, особенно когда считал свои действия правильными. И стражнику, купившемуся на историю о спасавшем кошек, а не серебристых гербовых выдр, тридцатипятилетнем мальчишке, чьё осунувшееся изрезанное лицо было укрыто капюшоном, он пожелал лишь спокойной ночи и крепкого сна.
Правда же разрушительна, правда? Ведь, как и справедливость, она у каждого своя.
Человек-гора и умилительно-дохленькая лошадь лишь согласно переставляли ногами.

- Главное, чтобы у них канавы были засыпаны, - отвлечённо вспомнив свой последний раз в безымянном селе по личному, не государственному делу, хмыкнул барон.
Густая и глухая ночь, обступившая катящуюся по грунтовой дороге повозку со всех сторон, внесла изменения в, может, преступно не набожного, но всё-таки верного последователя Скиггая. Умиротворённое сосредоточение, или сосредоточенное умиротворение - по желанию, и то, и другое по-своему верно, сделало его молчаливым, задумчивым, но потрясающе трезвым мыслями. В такие свежие ночи, особенно с приоткрытым окном, Гарольду лучше всего работалось. Он садился за свой стол, под бронзовой пластиной на столешнице которого скрывались мистические знаки и небесные карты, раскладывал вещи, металлы и камни, всегда отводя немало места для затейливого гномьего фонаря и меча, смотрел на небо, всё удивляясь, как он всякий раз, отсылая в Риас подарки или письма, особенно с Риш, забывал выписать свой старый сундук с инструментами, словарями и атласами, и принимался за дела. Письма читались и писались начисто, счета сводились и проверялись устно, книги проглатывались слёту и уходили с наступлением зябкой зари вместе с казначеем в кровать, плести ему крепкий и яркий сон. Нередко младший Эштон зависал, изводя писчие материалы под никому не интересные задачки - никому, кроме него, ведь ведение учётной книги - одно из примитивнейших приложений математического таланта, выматывающее величиной цифр, но не сложностью узелка действий, а мозг, чтобы он не костенел, нужно шевелить. Иногда он сочинял целые шифры, хотя никогда не жертвовал их Тайной канцелярии, с которой не знался и не хотел иметь никаких дел, зная судьбу Слепого Советника и зная, что сделает с ним, стоит вызвать хоть малейшее подозрение, змея из кубла покровительствующих Эленнии Оберштайнов. Изредка он даже, очень неточно, не имея никаких своих приборов и записей, составлял гороскопы и рисовал схемы разных мест, особенно замка, прикидывая, где должны быть лазы и ходы. Удивительно, какой пустой может быть жизнь государственного человека, что он будет заниматься таким ненужным дурачеством по ночам, не правда ли?

Задумчивость барона, начавшего мёрзнуть от свежести весенней ночи и недостатка внутреннего тепла, прервал голос ката. Следом за звуком поводьев, резко оборвавшим мерный глухой звук копыт, в мир вернулось всё. Особенно - Ро Эштон.
- Замечательно, - по привычке дав положительную оценку событию, которое ещё неизвестно, не вредило ли ему, он встрепенулся и стал разглядывать пункт назначения. Дырень. Буквально. И ещё кто-то третий (четвёртый, если считать кобылку), явно не влезавший в тесный и крепкий коллектив хранителей вечерней тайны.
"Это ещё кто?" - нахмурился, но ничего не сказал казначей. Здраво рассудив, что кат сам со всем разберётся, он лишь нахохлился в коконе из плаща, который закрывал даже голенища дорогих сапог, и, украдкой рассматривая с передка телеги происходящее, ждал. Правда, его опять начал донимать очаровательный запашок разлагающейся дряни. В разговор двух мрачных людей не менее очаровательных (и полумифических для жителей чистых богатых домов, что уж) профессий он слышал лишь отчасти, но кто такой Ешко, кажется, понял. Человек, в отсутствие которого дело взяло ход. Какое удачное совпадение для казначея, вот только хвалить за отлынивание, даже если оно выгодно кому-то, служащего негоже. Со своими делами достопочтенный барон сегодня попал в ранг проходимцев. Не в первый, впрочем, раз.

Проводив могильщика взглядом - Ро думал повернуться, но внезапно прострелившая раненную ногу боль заставила его поморщиться, сцепить зубы и, бросив последний беглый взгляд вслед ушедшей черни, баюкать побеспокоенную конечность. Ему повезло. Ему повезло. На то он и Счастливчик. Сколько раз судьба подбрасывала ему билет в мир духов? Он вылезал, ну, может, немного (или много) поцарапанный.
- Сейчас-сейчас, - отозвался Эштон, дожидаясь, пока подрезаные мышцы перестанут отдавать его неловкую попытку пошевелиться. Ему нужно ходить, и терпеть. Не далее полудня грядущего дня казначей должен опять отвешивать поклон королеве, отчитываясь по совершенно неинтересным молодой охотнице затратам на её же развлечения. Потому что так положено. И не дай ему боги - все и сразу - припадать на ногу и тем напроситься на вопросы. Учуют ложь, вспомнят, что не было барона ни вечером на пиру, ни ночью в замке, размотают клубок и вот вам, нате: дуэль с нарушениями, которую легче засчитать как убийство. Двойное убийство.

Осторожно и аккуратно, дважды щупая под здоровой правой устойчивую землю и повисая на подрагивающих с непривычки от напряжения руках, Гарольд спустился на землю. Левую стопу, которую от тугости повязки он почти перестал чувствовать, кололи сотнями незримые иглы. Зато не болтается и кровь не сочится с сапог. Счастливчик.
Забрав ножны и похлопав по крупу повесившую голову лошадку, казначей мелкими шажками обошёл телегу.
- Во мне и взрослого человека с трудом признают, - ловко избежав слово "мужчина" и всех сопряжённых с ним догадок, ответил казначей. - Я стараюсь пользоваться этим.
Вот лет десять назад, когда Ро ещё активно брыкался, было обиднее и хуже.
В ночи всё было прекрасно: темнота, звёзды над листвой на небе, костёр, живая лесная тишина... Всё, кроме трупов. Придворному, в общем-то, вообще не положено быть знакомым со столь неаппетитными и несдирижированными таинствами, как сожжение падали, но Гарольд Эштон успел, очарованный неведомым, немного приподнять для себя завесу другой жизни. Жизни с пиратами, бандитами, приставленным к горлу ножом и подобными отрезвляющими мировоззрение прелестями. Он удивительно крепко спал, зная, что упавшую еду лучше всё-таки поднять и съесть, а тому, кто держит меч, можно и поклониться, но со смертью возился слишком редко, чтобы привыкнуть. От близости трупов, невысокий барон быстро позеленел, и даже поднятый изнутри руками к носу ворот не помогал, как и мысль о том, что всё, с соответствующе приятным - сарказм! - запахом сгорит. Ища, чем бы отвлечь себя хоть немного, пока городской палач всё равно занят работой (за которой говорить, мягко говоря, не очень удобно), Гарольд аккуратно полез подбирать откинутые в заросли пояса. Он не опускался до мародёрства, нет-нет, не в этой своей, столичной жизни, но бросать испачканные или чуть погнутые вещи было не в правилах всей семьи бережливых выдр. А как, думаете, ещё было скоплено такое богатство, которое не могли проесть и два десятка родственников, а?
И всё-таки разглядывание обильно позолоченных, но помимо внешней роскоши ничем не ценных перевязей и блях барона не нагнало нужное для достойного сожжения настроения, не одарило хоть какой-то долей жалости к почившим молодым людям и не спасло от простой правды - они с заплечных дел мастером избавлялись от тел, а не отпускали души. Он оглянулся на что-то между ворчанием и возгласом на палача и увидел... О-ох. Это было ни "фу-у", ни "и-иу", ни "обожекакаядряньуберите", а молчаливая и резкая реакция - Гарольд только и успел, что отколоть фибулу, распустить ворот и склониться над пробивающейся сквозь прошлогодний перегной травкой. Кисло-горькая жижа под слабый кашель выплеснулась из и без того пустовавшего целый день желудка, оставляя на сухом языке отвратительный привкус и желание сплюнуть, стоит только набрать слюну. Не спеша ни разгибаться, ни утирать рот, дворянин поднял рукой капюшон и проверил, не запачкал ли плащ. Другой рукой он упёрся о берёзу, и бляхи глухо позванивали над плечом. Какое-то время от очень бесчестного среди родовитых господ казначея доносился сдавленный то ли кашель, то ли смех, под который выходило всё, что могло хоть поздороваться в желудке утром со скудных завтраком. Когда, наконец, в последний раз сплюнув и обтерев губы удачливый дуэлянт распрямился и глянул на зловонный костёр, поглощавший зловонную кучу, его хватило только на колкое замечание:
- Да я бы этому вашему Ешко за такие дела омлет подал из тухлых яиц и кислого молока.
И это только благодаря тому, что Ро было нечего, кроме сока, выплёвывать. Сморщенное в отвращении и из-за проходящих спазмов лицо имело мало общего с иногда застенчивой, иногда язвительно-лукавой придворной маской.
- Пожалуйста, заканчивайте поскорее. Я бы куда охотнее прочитал молитву за души господ там, где пахнет лекарствами. А ещё лучше -ужином. И вы, да и наши мертвецы, думаю, тоже.
С этими замечательными, бесчестными, циничными, а так же основанными на личном пренебрежении покровительством Миреи и Сарисфар, пожеланиями, казначей, взбив подол плаща то ли от несуществующей пыли, то ли вони, то ли дурных идей, прозвучавших вот только что, повернулся и похромал к лошади. Скотине, наверное, тоже не хотелось стоять и слушать речи, какими чудесными были горящие в одном костре барон, виконт, паразиты и невинные зверушки. Погладив грустную морду рабочей твари и даже утерев вывернутым краем плаща - окончательно испорченного, хоть и любимого, который, если бы не стража, стоило бросить сверху господ на костёр - идущие от её глаз слёзные дорожки, он дошёл до передка телеги, закинул свои ножны и две трофейных перевязи, и забрался.
Обычно казначей Её Величества работал в свежую и звёздную ночь. Обычно он и просыпался только к обеду, а не за пять часов до полудня, как ради сегодняшней охоты. Да и души, отпуская не по зависшему меж двух богов и стихий обычаю Междуречья - на горящей лодке на волю ветра и реки, а общепринятому, добросовестно, не морщась, провожал напутствиями. Но это был долгий день, неприятный вечер, и теперь наступала полная усталого и хлопотного бодорствования ночь. Поищите разумного взрослого человека, который не очерствеет на таких увлекательных горках. Всё-таки времена, когда голодного, холодного и ободранного Ро Эштона заводили прыжки по палубам и болотам, прошли.

Отредактировано Гарольд Эштон (2014-06-26 16:54:14)

Полезное... Ну да, конечно, стал бы Гарольд Эштон, казначей Её Охочего до охоты в компании ряженых петухов Величества, взрослый и серьёзный - не смотри на лицо и рост - человек кататься ночью на труповозке и возиться с дохлой дрянью (виконт Йерро считается)! Даже у него в его скудной на приключения нынешней бытности находились времяпровождения куда более щекочущие притупившиеся за годы просто не слишком обременённой и совсем уж разгульной жизни чувства. Положительно, правда, почти неощутимо волнующие способы.
- Спрятать, да...
Что ещё он мог сказать палачу? "Делайте свою работу"? Грубо, неверно. Палач пришёл в неурочное время и согласился катать его, новоиспечённого преступника, от заката до рассвета за некоторую плату. Подбодрить ещё серебром? Нет, глупо, рано и как-то даже пошло. Хороша народная мудрость. "Молчи, за умного сойдёшь".

В пути, разглядывая в свете захлёбывающихся талым жиром свечей в фонарях пряжки, Его Непутёвое Казначейшество думал о мудростях. Молча. С обеих сторон телеги, которая, без груза, стала ехать чуть грохоча, установилось это молчание, к которому призывают жрецы Алдора паству, обещая взамен познание.
"Молчание - золото". Уж в этом они ошибаются меньше, чем в возможности нести справедливость в этот мир. В нынешнем Анайрене справедливости нет, как не было до прихода первых колонизаторов, как не было на их родине и вообще никогда. Интересно, как рассудили бы сегодняшний спор барона и виконта высшие силы? С чего бы начали? С того, что барон хил, но богат и держится за подол власти, а виконт молод, красив, но не имел к имени ни чести, ни состояния?
"Не всё то золото, что блестит". Пряжки были у покойных господ даже не позолоченные - просто жёлтые сплавы, похожие внешне, но набитый в общении с гномьими мастерами (и жуликами) глаз уже не так легко обмануть.
"Чем ночь темней, тем ярче звезды". Наверное, давно перевалило за полночь, хотя кто знает этот месяц, что макал свой хвост в заставляющее его желтеть марево. У Гарольда не было ни инструментов, ни карт, но он мог хотя бы прикинуть время.

- Уже третий час, - тихо сказал завернувшему телегу кату казначей. - Они разве...
Но, проследив, куда направлен взгляд возницы, с кивком замолчал и взялся за приросшие с сожжения вельмож вещи, готовясь аккуратно, не тревожа ногу, скользнуть вниз и идти. Он не стал поворачивать лица к свету, пока палач уговаривал мэтра, не столько боясь быть узнанным - всё равно в глаза старику смотреть придётся, сколько подчиняясь своей неосознанной потребности скрываться. Он был из тех людей, которые не одеты полностью без улыбки, а сегодня у него даже повязка крепила платок к ране, чтобы сдержать кровь. Судя по прохладному скольжению штанины - не слишком хорошо. Или это он допрыгался.
- Я знаю больше чем вы думаете, господин палач, - тихо, без огрызания, даже чуть улыбнувшись ответил барон и спрыгнул на правую ногу, ухватившись за предложенную руку. - Спасибо. Большое. Правда.
Гарольд вообще знал много бесполезных для дворянина вещей, начиная от излишних для счетоводства алгебры, ненужных никому, кроме архитекторов, навигаторов и предсказателей геометрии, астрономии и астрологии вплоть до считалочки поварёнка, что можно, а что не должно добавлять в кушанья маркизы на сносях. Быть может, последняя бы стёрлась из его памяти за давностью, не будь следующим детским воспоминанием уходящая от берега лодка. Горящая, но без фениксов, взлетающих к небесам.
- Доброй ночи, - сказал высушенному годами лекарю Гарольд, подняв подбородок. Тот посмотрел чуть прищуренными глазами, убрав острое плечо, чтобы дать ход свету из хижины, с полминуты, а потом, поклонившись тонкой шеей, пригласил ночных гостей зайти, оставив вонючие плащи.
- Сядьте на скамью, я приготовлю воду, - сказал, находясь спиной к палачу и его спутнику. Повернувшись, он положил на отодвинутый стол огромные ножницы. - Вот, рану откройте.
- Я бы не отказался от чего-нибудь крепче воды, - пробормотал уже взявшийся так, чуть трясущимися руками за свою нелепую импровизированную перевязку Ро. И, громче. - Ножницы не нужны, спасибо.
Странная тяга, ещё одна, правда, не семьёй привитая, а в семье - Гарольд нелегко соглашался портить вещи. Нет, он был отнюдь не из тех, что занашивает плащ до момента, пока цвет окончательно не превращается в оттенок серого, а заплатки заменяют собой уже всё полотно, не по статусу, но всё заслуживало бережного отношения. Ему с разрезанной штаниной было бы утром куда как охотнее ползти в замок...
Ох, Сарисфар изодранное брюхо! Утром ещё от телеги отмываться и одежду искать! Благо, он знал, где. Риш должна быть в Палааре. Но добираться к её дому... За ней может следить Тысяча. Или Мирей. Или и Тысяча, и Мирей, и, если какие фрейлины ещё не оставили надежд приложиться к мошне и интересуются личной жизнью казначея, придворные сплетники... Ему, в крови и с запахом разложения на шлейфе, там делать нечего. Совсем.
Без лишних стеснений, будучи вытянутым в свет дома, рассудив, что щеголять не перед кем и стянув с ног сапоги, ослабив пояс и спустив штаны с исподним, Ро сначала сам посмотрел на рану. Тёмная, узкая, как и все колотые, она как будто бы уходила наискось, но не насквозь.  Страх, столь любимый поклонниками Скиггая в лицах непросвящённых, овладел им на мгновение, заставив отдёрнуть руки. Страх, что остановленный не то собственной шпагой, не то столкновением с препятствием удар мог всё-таки отколоть кость, что какой-то мельчайший кусок металла остался, когда был выдернут меч Йерро, страх, что повторится та кошмарная прогулка во мрак и боль под руку с воспалением и лихорадкой. Гарольд был слишком хорошо знаком с гниением, гноением и прочими радостями грязных ран. На собственной подранной шкурке.
- Вот, выпейте, - приземлил на стол четыре резных деревянных напёрстка и тёмную бутыль, в которой плескалась жидкость и ещё какая-то тёмная дрянь. Но прежде чем разливать, похожий со своими рукавами и резкими движениями на старую ворону с придорожной ветки мэтр уточнил у Гарольда: - Вы ели?
- Не обедал, - подняв глаза - глаз, глаз, один глаз - и хмыкнув ответил барон. Тогда, смерив его взглядом, лекарь налил один полный и один на треть пустой напёрсток.
- Пейте, разом.
Казначей исполнил, и мир перед ним потемнел настолько, что закуска, поставленная дальше, чем он мог, не нагибаясь, дотянуться, возникла из смазанного пятна, а не была положена на стол мэтром.
- Я вам предложить, кроме скамьи и тюфяка, ничего не могу, - сказал Брайтс, - и сухарей чесночных. Не сейчас, милорд, - сделал жест рукой, заметив вялое движение барона в сторону чего-то, что напоминало еду.
Признаться честно, Гарольд очень быстро оценил на своём небольшом теле весь класс местного самогоноварения. Все его конечности чуть онемели, а усталость стала преображаться в прозрачный полусон при бодрствовании. Мэтр взялся сначала осматривать рану, потом принёс какие-то похожие на кронциркуль металлические инструменты, исходящие паром бадейки и ковш и сложенные бинты и начал делать свою работу. Барон Эштон на это смотрел, с одной стороны, сосредоточенным и почти трезвым взглядом, а с другой пребывая в абсолютно неадекватном состоянии между трансом, крайним интересом и крайним же отвращением, на грани тошноты.
- Господин кат, - тихо позвал он, чувствуя, что начинает засыпать, пока лекари штопает его будто отнявшуюся конечность. Язык немного заплетался - он тоже онемел с тех пор, как чувство горечи от костра гнили и голода было смыто тем, что поэтичные любители зовут горной росой. Или лунным блеском. Или ещё чем. И соседей пить зовут, - у вас же есть на примете место, где можно перевести себя в порядок? Помыться, - нюхнув с расстояния ладони собственный рукав и поморщившись, как мастер-скоморох на представлении, добавил барон, - одежду сменить?
- Милорд с мытьём осторожно, - поднял взгляд на него лекарь.
- Знаю-знаю, горячая вода, края раны, - отмахнулся казначей. Что не нравилось ему и дёрнулось тревожной пружиной на краю распахнутого выпивкой сознания - это выражение, с которым на него смотрел мэтр Брайтс. Будто гадал. И тогда Гарольд тоже стал. Смотрел по углам и полкам, вяло ворочая языком и больше посасывая сухим ртом сухарь. Искал знаки или, скорее, их отсутствие. Гадал.
Чуть позже, уже перевязанный и кое-как натянувший всю одежду, дохромавший и свернувшись клубком на предложенном соломенном тюке, выдрин сын, понял, в чём ошибся. Мэтр напоминал не ворону, а сороку. Кому ещё жить там, где недалеко до места, где сжигают трупы? Кому ещё хорошо разбираться в лекарствах от недугов и ядов, как не тому, кто их умеет делать?
"Малати, Малати, минуй меня твоя рука", - подумал, засыпая в доме сороки под боль от голода в желудке, казначей. Будто беря за слишком долгий и суетный день и такой же, что грозил прийти следом, сон оказался тяжёлым, но крепким. Спят крепче только мертвецы. Йерро и Тимбервальд, к примеру.

Отредактировано Гарольд Эштон (2014-07-18 02:25:50)

офф: а я всё равно отпощу!

Где-то под утро Гарольду снится, что ему двадцать и он всё ещё вполне доволен жизнью, делая всё, что не запрещено прямым текстом. Но пробуждение, не важно, привычно ли за полдень или с рассветом, даётся тяжко и состоит из одних и тех же частей: голова болит, пусть раньше зрение и не слабело почти до временной слепоты, тело ломит, хотя раньше всё было не так уж страшно, память подводит, но теперь - чтобы уберечь страдальную голову от тяжёлых мыслей о насущном хотя бы до подъёма с кровати.
Незнакомый голос. Ро чуть перебирает затёкшими плечами, чтобы никто вдруг не стал тормошить его, точно желая воскресить хладный труп.
Хм, с каких пор мягкие перины барона стали похрустывать соломой? Нет-нет, так быть решительно не может, этот момент лучше переспать, выбрав позу поудобнее.
Эштон ворочается. Больно простреливает нога. И больше уговорить себя переждать плохой сон с закрытыми глазами не получается.

Гарольд с негромким стоном разлепил клейкие и тяжёлые веки. Те, что в левой глазнице, разорванные надвое и пустые, лишь слабо трепыхнули, отдавшись странным щекочуще-немеющим чувством, а вот с целой стороны лица почти отсутствующему освещению явился заспанный и мутно-синий глаз. По утрам, в своё самое нелюбимое время суток, и без повязки Ро выглядел наиболее обиженно и обделённо. Собственно, он себя так по жизни мироощущал, турнир лишь исправил несоответствие сытой рожи.
- Где... мы? - промычал, подслеповато щурясь и обводя халупу, где даже окно было дёшево затянуто бычьим пузырём и запах скотины пробивался сквозь веники под низким потолком.
Он и правда не сразу вспомнил, как оказался в такой дырище. Помогла нога.
- Давайте... побыстрее отсюда, - потирая ладонью лоб со слипшимися на нём волосами, сказал Гарольд. Ни на какие специфические указания его уже не хватало. В сухую глотку не лез никакой глоток, ни даже вязкий склизкий комок собственной слюны, а ноги, одна из которых вообще так и ощущалась онемевшим и иногда простреливавшим болью на стыке с остальным телом грузом, всё грозили из-под этого тела уйти, отправив тяжёлую и бездумную голову с болящей спиной в полёт до закиданного сеном и тонкими досками пола. Всё видимое и слышимое смазывалось перед Ро в один единый гул. Шатало. Знобило. Подташнивало от запаха крестьянщины, гнильцы и голода. В общем, в таком состоянии его беспутное казначейшество, отвыкшее просыпаться на жёстких перинах утром затемно, когда обычно только ложится в кровать, битым и нездоровым, нужно было буквально тащить, чтобы не заблудилось в трёх соснах и не грохнулось в корни дрожать и хлюпать носом, обнимая снятый с пояса накануне и почти бесполезный, но благословлённый звёздами меч.
Ни о какой актёрской игре для сокрытия тёмного дела речи, конечно, уже не шло, и только на подъезде к городу, чуть не валясь с повозки, Гарольд Эштон бы вяло заметил, что в замок вот так вот - в грязном, старом, с кровью и дырами - считая на лице - нельзя.